Четвёртая высота[2022] - Елена Яковлевна Ильина

На этом Гуля успокоилась и перед самым рассветом наконец уснула.

Гулино преступление

Последние дни в санатории прошли для Гули невесело. Очень уж беспокойно было у неё на душе. Она сердилась на себя и на всех, даже на Мирру. Но больше всего, по обыкновению, раздражала её Ольга Павловна. Стычки между ними делались всё ожесточённее. Гуля еле сдерживалась, чтобы не грубить, а Ольга Павловна с каждым разом становилась всё суше и спокойнее.

Иногда Гуле казалось, что, если бы эта суровая, педантичная женщина хоть на минуту вышла из себя, разгорячилась или повысила голос, Гуля простила бы ей всё. Но Ольга Павловна оставалась невозмутимой даже в самой горячей перепалке.

«Памятник! Статуя! Мумия!» — придумывала ей прозвища Гуля.

А «статуя» при всей своей холодности и кажущейся неподвижности ухитрялась поспевать всюду, где был непорядок, и Гуля постоянно чувствовала на себе её зоркий, внимательный взгляд.

Последнее их столкновение произошло в самый канун Гулиного отъезда, под вечер.

Ребята играли в волейбол на площадке, ещё не просохшей после короткого, но бурного ливня.

Если бы Ольга Павловна была дома, этот вечерний матч на сырой площадке, наверное бы, не состоялся.

Но вышло так, что как раз в этот вечер она ушла на пристань — провожать приезжего профессора-консультанта.

На площадке играла мужская команда против женской. Успех клонился на сторону мальчиков, но несколько метких ударов неожиданно повернули всё дело.

— Держись, девчата! Мы им покажем! — кричала Гуля, забыв все беды и неприятности последних дней.

Но как раз в эту самую минуту на горизонте появилась Ольга Павловна в клеёнчатом дождевом плаще с острым капюшоном.

— Это что?! — сказала она, застыв на месте. — Сейчас же в помещение!

— Ольга Павловна! Мы сейчас доиграем! Минуточку! — кричали девочки.

— У меня сегодня последний день, Ольга Павловна, — сказала Гуля, стараясь говорить как можно приветливее.

— Что же, ты хочешь заболеть именно в последний день? — спросила Ольга Павловна, как всегда отчеканивая каждое слово. — Сию же минуту ступай в павильон. После захода солнца тебе нельзя быть на воздухе, да ещё после дождя!

— Но, Ольга Павловна, ведь завтра в дороге мне всё равно придётся выходить после захода солнца…

— Тем более надо поберечься сегодня.

Гуля с размаху бросила мяч об землю и, опустив голову, бегом побежала в свою спальню. Там она яростно стала приготавливать себе постель на ночь.

— Ты что, уже спать собралась? — спросила Мирра.

— Да!

— А ужинать?

— Не буду! Мне надо беречься! Вот лягу в постель, намажусь с ног до головы йодом и положу на голову компресс.

— Да что с тобой, Гуля?!

Гуля ничего не отвечала и, глотая слёзы, стала ещё ожесточённее теребить простыни.

— Осторожнее, Гуля, разорвёшь!

Благоразумная Мирра нечаянно сказала Гуле под руку опасные слова.

— И разорву! — крикнула Гуля.

Надкусив простыню зубами, она дёрнула за углы в разные стороны. Простыня с треском разорвалась.

— С ума сошла! — ахнула Мирра.

— Ничуточки! — сказала Гуля, с каким-то удивлением глядя на два длинных белых лоскута, в которые превратилась простыня. — Это ей наука. Отравила мне всё лето!

Мирра, ни слова не говоря, вышла из комнаты.

А Гуле сразу же стало стыдно и тяжело.

Она взяла иголку, нитки и принялась торопливо сшивать куски простыни, то и дело поглядывая на дверь.

Раза два её окликали из коридора, звали ужинать, но она, прикрыв свою работу, отвечала, что у неё разболелась голова и есть ей не хочется.

Ей и в самом деле не хотелось есть.

«Скверно! Позорно! — думала она. — Мама права: у меня нет характера, нет выдержки, нет настоящей воли! Лечу, как под откос, и удержаться не могу. Хороша „дочь партизана“, которая в советском санатории простыни рвёт! И главное — из-за чего? Из-за волейбола! Нет, уж лучше не дошивать. Пускай все видят, что я натворила!»

Но всё-таки она зашила простыню до конца и улеглась в постель, прежде чем в спальню вернулись Мирра и другие девочки.

Всю ночь чувствовала она под собой этот злополучный шов, напоминавший о её преступлении.

«Ничего, — говорила она себе в полусне. — Хоть я и зашила, а завтра всё равно пойду к Ольге Павловне и сознаюсь. Пусть делает со мной что хочет. Вот у неё-то настоящий характер, не то что у меня. Молодчина! Кремень! Ни разу даже не крикнула на меня, а ведь стоило кричать: дисциплину нарушала, все деньги растратила… Вспомнить совестно!»

На другое утро, едва только Гуля проснулась, ей принесли деньги от мамы. Но это её даже не обрадовало. Она расплатилась со всеми, кому была должна, и собралась уже идти к Ольге Павловне для последнего покаянного разговора, но Ольга Павловна сама вошла к ней в спальню с письмом в руке.

— Вот, отдашь это письмо маме, — сказала она.

— Маме? — переспросила Гуля и каяться уже не стала.

Ольга Павловна внимательно осмотрела, хорошо ли упакован Гулин багаж, посоветовала ей и Мирре застегнуть пальто на все пуговицы, потому что сегодня свежо, и ушла, пообещав проводить их на пристань.

Гуля всё ещё держала в руках письмо. Оно было не запечатано: очевидно, Ольга Павловна не потеряла ещё к ней последнего доверия.

Спрятав письмо в карман, Гуля быстро обежала все павильоны. На душе у неё стало светлее: все так ласково прощались с ней, говорили ей такие хорошие слова, хвалили её, благодарили за что-то.

«Значит, не такая уж я плохая», — думала Гуля, вбегая в павильон, где жили маленькие испанцы.

Тут её ждало столько крепких рукопожатий, поцелуев и даже слёз, что у неё закружилась голова. На память ей дали целую кучу фотографий, камешков, ракушек, кто-то подарил ей бусы из косточек маслин, кто-то надел ей на руку костяной браслет…

Она бы, наверное, опоздала на катер, если бы её не поторопила Мирра.

Когда они прибежали на пристань, из тучи выглянуло солнце, ярко позолотив поручни катера и всю остальную медяшку.

Гуля совсем повеселела — как будто всё плохое в её жизни прошло навсегда.

— Скорей, скорей! — кричали вокруг. — Опоздаете!

Девочки взбежали по трапу. Только с палубы катера они увидели Ольгу Павловну. Она стояла на пристани в стороне от всех, в своей неизменной, выгоревшей от солнца тюбетейке, и слегка махала рукой.

Гуле почему-то показалось, что ей грустно.

Сколько смен ребят проводила она с этой пристани — одинокая, озабоченная, усталая!

И верно, никто даже не поблагодарил её как следует… «Только зачем она моей маме письмо написала? — с горечью подумала